Мариам Петросян - Дом, в котором… [Издание 2-е, дополненное, иллюстрированное, 2016]
Курильщик гадает, должен ли он изобразить согласие или сочувствие. О том же, вероятно, размышляют появившиеся во время обвинительной речи Сфинкса Горбач с Македонским. Один — посиневший от холода, второй — мокроволосый после душа.
Оба застыли в дверях, оценивая обстановку. Горбач незаметно стряхивает с волос растаявший снег.
— Так вот, — заключает Сфинкс. — По всем перечисленным причинам Черный меня не волнует. Пусть доскачет хоть до края земли и бежит дальше. Пусть не возвращается. Пусть делает все, что угодно. Это не мое дело.
— Пойду в душ, — говорит Горбач. — Надо согреться.
Македонский заботливо придерживает для него дверь, сначала с одной, потом с другой стороны, после чего, видимо, решает придержать и дверь душевой кабинки, потому что в спальню не возвращается. Курильщик отчаянно завидует обоим. Удобно быть ходячим. Почти всегда можно вовремя улизнуть.
— Кто, я? Почему я? Почему ты меня об этом просишь? Совсем сдурел? Есть Сфинкс, есть, в конце концов, Слепой… мало ли кто еще есть. Почему ты мне говоришь такое?
Лорд отворачивается.
— Извини, — говорит он сдавленно. — Сам не знаю, что на меня нашло. Но мне вдруг на секунду показалось, что ты… в общем, неважно. Забудь.
Наверное, он пытается изобразить улыбку.
— Я не лучше Курильщика, — бормочет он.
— Ты хуже, — хрюкает Табаки. — И намного. Ты — заразный псих, вот ты кто. Заразный влюбленный псих. Всему свое время, понимаешь? А ты лезешь, сам не зная куда. Не вовремя, неуместно, некорректно! И главное, что я теперь могу с этим поделать? Если ты уже полез. Показалось ему, видите ли… Езжай и приставай к своей девушке! Отведи душу, успокойся! Признайся ей в любви! А то мало ли что еще тебе вдруг померещится!
— Что? — изумленно спрашивает Лорд, ошеломленный его беспорядочным натиском. — Что мне может померещиться?
— А я знаю? — гневно взвизгивает Шакал. — Что угодно! Влюбленным вечно что-то мерещится!
— При чем здесь…
— При том! Очень даже при том. Будь ты в себе, ты бы ко мне полез? Кто-нибудь в своем уме вообще ко мне лезет? Нет. Только полные психи!
— Я к тебе не лез, — вспыхивает Лорд.
— Да? А кто тут стенает и просит помощи, может быть, мой дедушка?
— Я извинился за свое поведение, — холодно напоминает ему Лорд.
Табаки демонстративно тяжело вздыхает.
— То есть моя помощь тебе не нужна?
Лорд молчит. Табаки вглядывается в него изо всех сил и, пользуясь темнотой, нервно обгрызает ноготь. В другое время Лорд шлепнул бы его по руке. Но не сейчас.
— Нет, не скажет, — бормочет Табаки еле слышно. — Ни за что не скажет, не подтвердит, чертов псих. Интуиция у него, видите ли… Да ладно, что тут поделаешь. Я же не виноват…
— Неужели непонятно? — спрашивает Слепой. — Нам не нужен еще один Помпей. Пришлось держать его рядом. В любой другой стае он очень скоро стал бы вожаком. Ты это знаешь не хуже меня.
Сфинкс, удивленный, молчит. Впервые на его памяти Слепой дал какие-то объяснения своим поступкам. Но молчит он не только поэтому.
— И Волк? — спрашивает он наконец.
— Разумеется, — раздраженно отвечает Слепой. — Не делай вид, что для тебя это новость.
Выглядывающий из-за блокнота Курильщик видит, что для Сфинкса это новость. Да еще какая.
Лорд нагибается, рассматривая нечто, протянутое ему Шакалом. На ощупь — просто мятый клочок бумаги. Он щелкает зажигалкой и при свете ее пламени глядит на лежащую на ладони записку. Испещренную неразборчивыми каракулями.
— Что это? — тихо спрашивает он.
— Дерьма кусок, — фыркает Табаки. — Записка, не видишь, что ли? Напоминалка. Ясно?
— И что мне с ней делать?
— Понятия не имею, — радостно сообщает Шакал. — Ну, то есть немного имею, но совсем слегка. Думаю, ты должен дать мне это в самый чернушный день или в конце всех времен — в общем, когда поймешь, что дело совсем швах. А я то ли вспомню, что давал тебе ее, то ли нет. Как повезет. И все это нам то ли поможет, то ли наоборот. А ты думал, ты один здесь сумасшедший, да?
Лорд прячет клочок бумажки в нагрудный карман рубашки. Под скептическое сопение Шакала прислушивается к своим ощущениям.
— А знаешь, — говорит он удивленно. — Мне отчего-то стало легче.
— Оттого что ты веришь во всякую чушь, — хихикает Табаки. — Дай я тебе настоящую какашку, тебе бы и от нее полегчало.
Лорд отворачивается к окну.
Молочная от снега ночь уже не станет темнее. В ее перламутровом свете белые узоры инея на стекле приобретают неожиданную четкость, и Табаки начинает думать, что они с Лордом сидят, скорее, не на дереве, а под деревом. Под странным стеклянным деревом — две темные фигуры на фоне хрустальных ветвей.
Выражение лица, с каким Сфинкс смотрит на Слепого, расшифровать сложно. То ли отвращение, то ли восторг.
— Тебе было тринадцать, — говорит он. — И ты уже тогда вычислил, кто из нас способен перебежать тебе дорогу через полдесятка лет?
— При чем здесь возраст? — искренне изумляется Слепой. — Тут или знаешь, или нет.
Курильщик рисует профиль Сфинкса. Нос получается длиннее, чем нужно, и он превращает его в птичий клюв. Потом в хобот. Раздраженно заштриховывает, откладывает блокнот и включает приемник. Сменяющие друг друга радиостанции передают слащавые песенки и обещают обильный снегопад.
Курильщик думает об Аре Гуле. Повесили его фотографию в траурной рамке на классную стену или еще нет.
Вскипятите его, остудите во льду
И немножко припудрите мелом.
Зима — время великого переселения кошек. Не по одной, а все вместе они являются каждая к знакомому порогу и ждут разрешения войти. Выезжая поутру из спальни, мы с Лордом натыкаемся на крысиный труп. Над ним скромно восседает взяткодатель. Очень худая, очень облезлая, пепельно-полосатая тигрица в белых носках. Мать бесчисленных потомков, ходячий кошмар грызунов.
— Привет, Мона Лиза! — Лорд радостно тянется погладить ее. Мона запрыгивает ему на колени и, тихо урча, трется о свитер костлявым боком.
— Да, здоровенная, — отмечает Лэри из-за наших спин. — Крупняк.
Имеется в виду, конечно, покойная крыса. Запускаем Мону в спальню и едем завтракать. У дверей третьей — аналогичная картина. Два крысиных тела и выжидающие коты. Завтракаем вдевятером. В снегопад у Толстого наступает период зимней спячки, он не завтракает и не обедает, ест только приносимые мелочи, и то, если удается его растолкать. Это зима.
